Ржавые земли [= Боги-насекомые ] - Максим Хорсун

С подачи товарища Блада Рудин получил «десятку» строгого режима. А могли и сразу к стенке поставить. Почему так не сделали? Ведь, как говорится: нет человека – нет проблемы. Рудин терялся в догадках. Самая невероятная заключалась в том, что товарищ Блад вдруг задумался о своей бессмертной душе. Много лихого натворил он за свою долгую и насыщенную событиями жизнь, вот и торопился отбелиться. Причем делал это с привычной хитрецой. Десять лет строгого режима – это равносильно смертельному приговору для пожилого человека. Ну, как бы там ни было – бог ему судья…

Уже в поезде Рудину растолковали, почем фунт пороху в этом новом для него мире серых роб и бритых голов. Блатные с завидным упорством отбирали у него пайку, поэтому, пока гусеница тюремного состава доползла до Беломорска, Рудин изрядно ослабел.

Он сидел, прижавшись спиной к ржавой решетке, за которой прохаживался красноармеец с «мосинкой» на плече. Паром заметно покачивало, поэтому шаг у красноармейца получался неровный, шаркающий.

Рудин прожил такую же долгую жизнь, как и товарищ Блад. Но все более или менее значимые события остались далеко, давно похоронены они под пылью цвета ржавчины, рядом с костями лучших друзей. На Земле Рудин только и делал, что скрывался… от жандармов, от ищеек Временного правительства, затем – от комиссаров. Прятался, жил под чужими именами, избегал городов, обходил деревни возле оживленных трактов. Кропотливо восстанавливал давнишние рукописи и строчил мемуары, но всё больше для себя. Наивное желание поведать о злоключениях команды «Кречета» время от времени толкалось в чреве, но Рудин успешно его подавлял. Вздумай он обратиться «в инстанции», то в лучшем случае его, бродягу с сомнительной репутацией, выставили бы за двери. Ко всему прочему, Россия была в разрухе, и только марсиан здесь не хватало для пущего веселья.

Не сказать чтоб воспоминания о двух безумных годах, проведенных среди ржавых пустошей и черных скал, наполняли Рудина светлой грустью. Просто его не покидало чувство, будто однажды, оказавшись на развилке, он выбрал неверную дорожку. Рудин даже догадывался, когда это случилось: в ночь возвращения на Землю. Тогда он был обязан отыскать чужепланетную тварь и уничтожить ее. Пусть даже ценой своей жизни. Вот это стало бы убедительным финалом его марсианской саги. Но вместо точки, как это часто случается, получилось многоточие пустотелых дней, каждый из которых был отравлен беспокойством и колебаниями.

Впрочем… хозяин мог погибнуть во время перемещения. Или он сожрал себя сам – что еще вероятнее, ведь Светоносный, этот блудный сукин сын, так и не присоединился к Дому, а без него биологическая конструкция чужепланетника рано или поздно должна была пойти вразнос. А может – чем черт не шутит! – хозяин уцелел и до сих пор плетет козни против человечества, оставаясь в тени, отгородившись от посторонних глаз подставными лицами в мундирах.

Услышав звон колокола, Рудин решил, что ему снится сон.

Но нет – вот опять! Опять! И какой тут сон?..

Заключенные заволновались: послышались нервные смешки, брань стала особенно злой и изощренной.

Бом-м-м! – Решетка за спиной Рудина задрожала. Красноармеец, что ходил туда-сюда, вдруг остановился. А через миг кинулся из душного трюма, точно за ним погналась свора арестантов.

Рудин медленно поднялся на ноги. Всецело заглушая гам заключенных, бил в большой колокол невидимый звонарь. Где-то снаружи… над паромом… над Белым морем… в северном небе.

Он стиснул пальцы на прутьях решетки, расставил пошире ноги для большей устойчивости. И вовремя: удар чудовищной силы встряхнул корабль.

Палуба ушла вниз; все заорали, завизжали, сбившись в кучу. Нос корабля взмыл вверх, заключенные повалились на заднюю переборку. Каждый вопил что было мочи и лягался, силясь выбраться из человеческой свалки.

Рудин изо всех сил сжимал прутья решетки. А потом носом хлынула кровь, перед глазами поплыло: взаимопересекающиеся перпендикуляры решетки превратились в размытые дуги и окружности…

* * *

… – Долго же мы тебя разыскивали, брат! Я, грешным делом, уже отчаялся. Но Ева, баронесса наша, не успокоилась. Мол, ищи доктора! Все уши прожужжала, – веришь? Видно, сердце бабье подсказывало ей, что ли…

– Ева жива?

– Жива. Не видит совсем ничего, правда… но жива. Красавица! Хоть и – ха-ха! – бабка давно! Так вот, Паша: Соловецкий лабиринт, говорю тебе. Если бы не Соловецкий лабиринт, ходить бы тебе в каторжанах до конца дней… Лабиринт почуял тебя, старик, и передал нам координаты. Образчик-то кровушки твоей до сих пор хранится внутри сети, а сетью ведь не только Марс охвачен. Возле многих звезд наши предки успели наследить, прежде чем сгинули. Вернее, прежде чем стали нами. С сетью Земли у нас связь слабая, но всё ж таки имеется. И чем ближе к узлам – Соловецкому лабиринту или пирамидам египетским, или каменным кругам, где раньше, якобы, язычники сатане молились, – тем связь с Марсом сильнее. Вот и решили мы тряхнуть стариной: забросили «невод» в Белое море. И перестань бранить нас, Паша, Соловецкие острова – гиблое место. Там и при царе тюрьма была – упаси боже! А при этих твоих коммунарах… черт! – жутко даже представлять!

– Эх и ранимым ты стал, Гаврила… – прошептал Рудин. Говорить было тяжело, что гири пудовые подбрасывать. – Раньше был – кремень. А теперь…

– А чего ты удивляешься, брат? – хохотнул боцман. – Седьмой десяток разменял!

Рудин лежал на шинели, над ним плыли тяжелые, напитавшиеся пылью тучи. Гудел ветер – тот самый особый ветер, что пах морозом и просторами бескрайних пустошей. В отдалении переговаривались сбитые с толку заключенные: они жались к бортам парома, точно невидимая стена отгораживала их от остального мира. Красноармейцев люди Гаврилы разоружили и отвели в Новый Поселок.

– Больше хлопот от меня, чем проку, – проговорил Рудин. Ему было тяжело: боль распирала сердце изнутри, левая рука онемела, одеревенела шея. Каждый вдох давался с великим трудом.

– Ничего… – протянул Гаврила, и в некогда черных, а теперь потускневших глазах, промелькнул прежний огонек. – Нам новые руки нужны. А кому невмоготу станет, того отправим обратно. Ты, Паша, не переживай – имеется у нас для такого случая своя машинерия… Нам здесь неплохо живется, вообще-то, – добавил боцман погодя. – Не так, как раньше.

– Это вы молодцы… – Рудин улыбнулся коричневым тучам. – Постарались…

Кто-то подошел к ним. Рудин повернул голову и увидел рослого молодого человека в неброской темной одежде. В руках он сжимал старую добрую «мосинку».

– Мы готовы сгружать припасы! – доложил молодой человек седобородому боцману.

Гаврила кивнул, затем вдруг встрепенулся:

– Доктор, я хочу тебе представить… Это мой сын, в общем… мой и Евы. Это он вынес тебя из трюма.

Молодой человек ухмыльнулся и присел рядом с Рудиным.

– Спасибо… – проговорил Рудин, пытаясь протянуть руку. – Как зовут тебя, друг?

– Павел, – ответил молодой человек. – Багров Павел Гаврилович.